В начало

   Когда я стал понемногу передвигаться без посторонней помощи, Натаниэль решил удружить жене психического инвалида. Он нашел тебе надомную работу. Вскоре после этого он уже позволял себе смотреть на тебя в моем присутствии неотрывным, лучистым взором, словно бы подчеркивая свое с тобой коллегиальное братство и некую душевную схожесть. Мне было больно, о женщина, видеть, как ты реагируешь на выкрутасы Натаниэля. Он бросил тебе подачку и теперь упивался твоей благодарностью, смакуя ее, как сливочную тянучку. Сначала Натаниэль оккупировал твое внимание, надеясь сконструировать деликатную, доверительную атмосферу. Часами после работы он обсуждал с тобой во всех подробностях свою несчастную разбитную жену Ирму. В итоге тебе стало по-женски неловко оставаться в тени, и ты, волей-неволей подчинившись композиции задушевных бесед, в ответ на исповедь Натаниэля стала затрагивать тему своего несчастного разбитного супруга Гены. Натаниэль ликовал: тактика действует безошибочно! Ведь теперь у тебя, о женщина, возникла общая с ним точка отсчета применительно к интимной жизни каждого из вас.
   Я пытался работать строителем, но дело не шло. Тогда я стал искать мелкие ремонты. По сравнению с глухой безработицей я выигрывал лишь те десять-пятнадцать франков, которые раньше стрелял у тебя на кофе и на табак. Возвращаясь домой, я встречал все того же Натаниэля, стеклянистого и водонепроницаемого, который обсуждал с тобой отсылку электронной почты в Египет или что-то в этом роде. По делам службы Натаниэль стал заходить к тебе чуть ли не каждый день. Вы составляли статистические таблицы, а я сидел на кухне, чтобы не мешать вам, и все равно кожей чувствовал, что мое присутствие затрудняет тебя, что ты тяготишься мною. Я пробовал заниматься литературной критикой, но не мог связать и двух слов. Чтобы как-то забыться, я оглушал себя амстердамским химическим пивом, но от этого моя позиция отнюдь не становилась сильнее. Как-то раз я потребовал, чтобы Натаниэль хотя бы здоровался со мной, раз уж приходит в дом. Тот, видимо, посчитал, что я уже достаточно подготовлен к очередному нервному срыву, поэтому, опасаясь рукоприкладства, решил сменить тактику. Натаниэль задумал реанимировать образ безумного Якова, ему нужно было срочно найти стрелочника, на которого переключились бы мои подозрения и пал бы мой гнев.
   Случай не заставил себя долго ждать. Безумный Яков номер два появился налегке, он сошел по трапу израильского самолета, помахивая портфельчиком, в котором привез главный труд своей жизни — мифологический трактат "Экспорт козлиной шерсти на остров Крит". Думается, мало у кого хватило бы терпения продираться сквозь дебри местечкового маньеризма, тем более что из текста, как чертики из коробочки, выскакивали выспренные панегирики какому-нибудь Науму Бестемьянову или Мойше Малафееву. Сионист советского происхождения, безумный Яков-2 почему-то выбрал себе китайский псевдоним Цзы Кай, с помощью которого он и намеревался покорить Париж. — Давай-ка будем называть вещи своими именами, — сказал, я безумному Якову-2 вечером, когда они с Натаниэлем ужинали у нас на кухне. —  Ты, должно быть, хотел написать о миграции малой российской словесности в Палестину? Тогда при чем здесь козлиная шерсть?
   Цзы Кай опешил.
   - Для вас, тем не менее, это большая честь — принимать у себя поэта уровня Мандельштама и Малафеева, — парировал Натаниэль.