В начало

   По моим расчетам, о женщина, Натаниэль взялся за тебя всерьез еще в 198... году. Для начала он решил просто развлечь тебя, стать твоим чичероне, безо всякой подоплеки, просто так. Чтобы не разглашать раньше времени своих намерений, Натаниэль использовал в качестве пробного шара безумного Якова, да-да, того самого Якова-израэлита, от которого все шарахались из-за его склонности к темному, ублюдочному тележничеству. Я помню, о женщина, как подстрекаемый Натаниэлем Яков набивался к тебе в гости с тем, чтобы ты, ни сном ни духом не касавшаяся артистического побирушничества в метро, научила Якова мастерить кукол-марионеток. "Общее дело — общее тело", — внушал Якову Натаниэль, просовывая голову между осколками выбитого стекла телефонной будки (по крайней мере, такими они представлялись моему воспаленному рассудку).
   - Когда идешь в гости к женщине, всегда найдется повод выпить винца. А там ситуация сама за себя скажет. Заведешь шуры-муры, глядишь, что и проклюнется.
   Я не помню, о женщина, что ты отвечала безумному Якову, но когда он завалился к тебе в первом часу ночи с пузатой бутылью десятифранкового vin rose, я сидел в кресле, в коридоре, и, перебирая подшивки прошлогодних манифестов, едва сдерживал в себе яростное желание выхватить у безумного Якова бутылку и садануть его по башке. Ты же была сама любезность! Ты подошла ко мне и, стараясь улыбаться как можно более непринужденно, предложила составить (вам с Яковом!) кампанию. Помнишь, я ответил тебе поговоркой людей твоего круга: "не с друзьями — только чай", и добавил: "да и того не хочется"?
   Безумный Яков погундосил о злосчастных марионетках, выпил свое вино и довольно скоро ушел, не преминув, правда, с четверть часа потоптаться на пороге. Дважды он возвращался — уж не знаю, умышленно или нет — за оставленной шапкой и тетрадью.
   Наконец, мы остались одни. И тут я почувствовал неладное. Может быть, ты сказала мне что-то с интонацией на микрон более строгой, чем раньше, или это было просто дурное предчувствие? Тем временем в дверь позвонили, и на пороге показался Натаниэль. Он стоял молча, безо всякого выражения на лице, и лишь резонерски вращал ладонью правой руки, словно бы разматывая нить угрожающего, но никому кроме него самого неведомого сюжета. Появление Натаниэля было точным, как нота в пьесах алеаториков. Я не выдержал, сорвал с вешалки пальто и сказал тебе:
   - Ну что ж, уже поздно, пора и честь знать.
   Тут я изо всех сил схватил тебя за руку. Ты закричала, я бросился вниз по лестнице, оставляя тебя наедине с Натаниэлем, а когда вернулся минут через десять, света в квартире не было, из-за двери не доносилось ни звука. О совершенной ошибке мне сигнализировал уже не ум, а безумие. Мне казалось, что Натаниэль шпионски похитил эмоциональный шифр моего ухода из дома.
   Надо сказать, что тяга к бродяжничеству обнаружилась во мне едва ли не с детства. С годами она разрасталась, как гнойная пазуха при гайморите. Беспокойство откладывалось как вода, просачивающаяся в кран через микроскопическую  трещину в прокладке. Капля тяжелеет, но не падает: до поры, до времени ее сдерживает поверхностное натяжение.
   - Теперь Натаниэль непременно использует мои слабости против меня, — лихорадочно соображал я.
   Он, вероятно, отработает сценарий, в котором подобные ситуации будут повторяться как можно чаще. Впрочем, оставалась микроскопическая надежда, что ты покинула дом сразу же после моего ухода. Сердечные судороги выбросили меня из подъезда в телефонную будку, и я принялся срочно обзванивать знакомых, пытаясь отыскать твои концы. В горячке я совершенно упустил из виду, что за такое короткое время ты не успела бы никуда доехать.
   Впоследствии стало ясно, что жернова Натаниэлевой комбинаторики кружились в совершенно ином направлении. Он решил, что безумный Яков свою миссию выполнил, и теперь, когда предварительное обольщение завершено, его следует устранить, что Натаниэль и проделал безо всяких усилий, даже с некоторым блеском. На одном из сборищ, устроенном, кажется, в честь твоих, о женщина, именин, безумный Яков попытался занять крупную сумму денег у моего приятеля, г-на Штейгенауэра, работающего в секретариате венской прокуратуры. По-моему, безумный Яков даже не представился предполагаемому заимодавцу. Когда ему было отказано, причем, в резкой форме, Яков обескураженно улыбнулся, побледнел и упал в обморок. Бедолага, по-видимому, искренне не понимал, почему дала осечку инструкция о тактике займа, сообщенная ему Натаниэлем. Зато уж Натаниэль-то знал наверняка, что Яков — при всех его задатках — станет действовать по принципу испорченного телефона и скорее всего будет выставлен за дверь. Так оно и случилось: Яков попал в черный список, и его перестали принимать. "Faux cafard", — кратко охарактеризовал безумца г-н Штайгенауэр.
   Через неделю, осознав свой провал, безумный Яков без приглашения ворвался в дом престарелого философа дяди Кости, с которым мы мирно пьянствовали на чердаке и попытался отыграться на свой манер. Яков третировал старика намеками на мое психиатрическое прошлое. Я почему-то не сомневался, что свои отрывочные сведения он выпытал у тебя, о женщина, подбивая тебя на откровенность вопросами типа "Слушай (шепотом), а что, Гена-то и вправду того... не в себе?" С болью представлял я, как ты рассказываешь обо мне постороннему человеку. Почему-то я не сообразил, что информировать безумного Якова мог и Натаниэль.
   Дядя Костя затрясся как в лихорадке, указал перстом на дверь и закричал Якову: "Ты спрашиваешь у Гены, где находится клиника Шаронтон? Да я тебе сейчас повсеместно Шаронтон устрою вместе с душем Шарко! А ну, катись в Шаронтон, прощелыга!"
   Безумный Яков вылетел от дяди Кости, как пробка, оставив на столе непочатую бутыль сидра, самодельную визитную карточку и бумажный носовой платок. Через несколько дней его взяли с поличным на перепродаже кокаина и депортировали в Тель-Авив.
   Но я опять отвлекся, о женщина. Итак, Натаниэль решил развлечь тебя. Я в ту пору лежал пластом, заколотый галоперидолом на четыре месяца. Думаю, нет необходимости объяснять непосвященным всю безмерность медикаментозной бездны. Зная, что я практически не могу двигаться, безумный Яков ждал тебя, о женщина, на лестничной клетке, чтобы утащить на вечеринку к Натаниэлю. Битый час я слушал, как он чиркает спичками у нас под дверью, сморкается и мычит эстрадные мелодии. Но что я мог поделать? Ты-то ведь даже не заглянула в дом проведать меня.
   Яков ухаживал за тобой, о женщина, навязчиво и откровенно. Он болтал без умолку, сыпал анекдотами и прибаутками. Тебе же почему-то стало легко и весело с этими милыми, разговорчивыми людьми. Тем более что дома перспектива ждала невеселая: там, в груде белья, противно шевелился человеко-образный полип. Скользким ужом шевелилось то, что осталось от мужа.
   Безумный Яков танцевал с тобой, томно закатывая глаза. Натаниэль, проходя мимо, намеренно напускал на лицо свое специфический оттенок восковой бледности, якобы волнуясь. Тем временем я дополз до соседей, и опять принялся обрывать телефоны знакомых и полузнакомых, в надежде найти тебя и образумить. Неожиданно я наткнулся на твой, о женщина, голос, на твой ненатуральный смех.
   - А, это ты? Опять что-то случилось? Нет? Ничего? А здесь так чудесно! Потом я медитировал на коротких гудках, пока соседи, наконец, не прекратили это безобразие, отобрав у меня трубку.