Или:
Взгляд
выхватывает из
Сумерек
кусок плеча
И скользит по
телу вниз.
На экране два
врача
Разговаривают
о
Наступающей весне.
Мне не надо ничего
В этой выцветшей
стране,
Кроме
пары одеял,
Пары книжек под
рукой
И тебя, мой идеал,
Впрочем, как
в любой другой.
Ещё
одно стихотворение было такое (8 по вертикали, персонаж античной мифологии):
Минотавр
бегает по музею.
Заблудился, несчастный,
среди рембрандтов,
Тицианов и прочих.
Снаружи зелень
Шелестит над
толпами экскурсантов.
Он
с разбегу приник к пейзажу с кровлей,
Башней, облаком,
озером, пилигримом.
Пилигрим пахнет
красками, а не кровью.
Краски плесенью,
материнским гримом.
Подбегает
к дверям, наконец, охрана
Во главе с героем.
Кричат. Капризу
Повинуясь, рассеянно
Ариадна
Опускает в карман
золотую гильзу.
Кореянка
Хо сказала, что Тёма — поэт, посильнее Рембо (она имела в виду героя нескольких
американских боевиков и ударение уверенно ставила на первом слоге). Марина
сказала, что он гений, но, между прочим, поинтересовалась, правда ли то,
что написано в стихотворении "Я и три мои малышки". Тёма взялся
было пересказывать Марине школьные теории взаимоотношений
автора и лирического героя, но потом сбился и сказал, что вообще всё выдумал,
причём давно, ещё задолго до того, как они познакомились.
Три
стихотворения он посчитал неудачными. Четыре были совершенно неприличные.
Ещё три он просто не понял. Он, вообще, многое в своих стихах не понимал:
что общего, например, у Минотавра с Ариадной, каким таким материнским
гримом пахнут краски на неведомой картине, с каким героем во главе подбегает
к дверям запыхавшаяся охрана (он представлял себе отечественного офицера
внутренних войск в гладкой фуражке и со знаками отличия на парадной гимнастёрке)
и за окнами какого музея шелестит зелень невообразимых деревьев. В глубине
души Тёма считал, что главное в стихах — это рифма, плюс ещё та комфортабельная
ухабистость, при которой они лучше всего запоминаются. Одно стихотворение
без рифм Тёма сочинил случайно.
