|
|
|
Издательство «Стетоскоп»
Содержание журнала «Стетоскоп» за 1993—2010 годы
"±стетоскоп" N32
Ирина
Машинская
Поэт
как пациент
Ирина
Машинская
Поэт
как пациент
К
вопросу о занимательном цветаеведении
(Л.
Фейлер. Марина Цветаева. Издательство "Феникс". Ростов-на-Дону.
1998)
Биография
всегда лжива, но некоторые биографии лживей других. Это биографии поэтов.
Тут двойная сложность: поступка и текста. Соблазн посплетничать о поэте
тоже — двойной: сплетня получается не совсем сплетней, как-то возвышенней
и серьезней, поэт же, как правило, мертв и ответить не может. Но я не
только о жанре, ибо знаю, как трудно противиться этому могучему инстинкту.
Говоря в этой статье об очередной, на этот раз американской, биографии
М. И. Цветаевой, я имею в виду прежде всего ее русское издание. То, что
по иноязычию своему, относительной для нее новизне предмета и культурно-географической
удаленности может не знать автор, обязаны были заметить переводчик и исправить
редактор. Потому что голову ведь все равно отрезает в конечном итоге,
как мы знаем, "русская женщина, комсомолка".
А о жанре — потом.
I.
Книга
Лили Фейлер "Марина Цветаева", переведенная на русский с английского
и изданная в Ростове-на-Дону, попала ко мне случайно. То, что на заднюю
страницу обложки вообще не надо заглядывать никогда, по крайней мере,
в наше время, я уже знала. Поэтому взглянула лишь сейчас: "Полная
драматизма жизнь Цветаевой рассказана в великолепных подробностях"
(Симон Карлинский, автор книги "Марина Цветаева: женщина, ее мир
и ее поэзия").
Прежде чем говорить о "великолепных подробностях", поговорим
о переводе, ибо именно с языком, в первую очередь, имеем дело (встречают
по одежке). Перевод сей чудовищен, переводчик не знает толком английского,
редактор не знает русского, оба не знают и не любят стихов. Образцы первого:
"он никогда не позвонил" вместо "он так и не позвонил"
(видимо, в оригинале было: he never called). Сборники Цветаевой упорно
называются "коллекциями" (т. к. по английски: collections) — не то собрание марок, не то показ мод. Или: "Пастернак был потрясен
коллизией, когда прочел." — речь идет о "Поэме Горы"
и "Поэме Конца", грубо говоря, о драме, в них заключенной. Или:
"По словам дочери, Цветаевой очень нужна была лесть Пастернака"
(с. 214) — не знаю уж, что там было в оригинале, но я бы все же поискала
другое существительное, может быть даже ссылку нашла: по-русски, чтоб
не мучиться. (Простой опыт: попробуйте на секунду представить реацию обоих
на этот невинный пассаж.) Или вот, загадочные выражения типа: "Она
не возражала против переводческой работы, но упустила поэтические чтения...".
Можно предположить, что в оригинале было "missed" в смысле "ей
не хватало", но стоят ли эти загадки наших мозговых усилий, тоже
вопрос. Интересно другое: что, в России уже переводчиков с английского
не стало?
Есть, однако, в издании нечто такое, перед чем меркнет все вышеперечисленное
и неперечисленное, включая названия глав: "Пробуждающаяся сексуальность",
"Лесбийская страсть", "Страсть и отчаяние"...
Итак:
Глава "Во мраке революции". С. 119. "...Действительно,
Мандельштам в стихотворении, написанном вскоре после возвращения от Цветаевой,
говорит, что "остаться с такой туманой монашкой означает накликать
беду".
Читатель, не знакомый с Мандельштамом, объясняю: знаменитые русские
стихи даются в обратном переводе с английского.
Поговорим и о редактуре, самой простой и очевидной. Трогательно,
что книга, написанная в жанре, основанном на убеждении, что факты важнее
стихов, факты-то, прежде всего, и перевирает. Тут уж не до изысков.
Дата рождения Цветаевой приведена неверно как 9 октября, год гибели Мандельштама
указан 1937 (Мандельштам погиб в 1938, по современным данным, 27 декабря).
Стихотворение "Новогоднее" названо поэмой. И т. д., и т. д.
Потрясает сочетание ученой дотошности (действительно, использована
масса текстов, в том числе архивных, наверняка проведены годы в библиотеках) — с какой-то трогательной основной малограмотностью. "В пути Цветаева
написала письмо Эфрону, официально обращенное к нему на "Вы"
(с. 127). Невозможно поверить в то, что автор (и редактор перевода) не
знают того, что знает в России любой читающий стихи Цветаеву подросток,
а именно, что Марина Ивановна и Сергей Яковлевич никогда иначе
друг к другу и не обращались, что не было в то время ни манерностью, ни
отчужденностью, ни официальностью.
Или же — простодушные сообщения вроде: "1 сентября без особой
на то причины в Москве была арестована ее сестра Ася" (с. 364)
А у миллионов других людей той же участи эта причина была?
Признаюсь: я уже дано привыкла и не испытываю и тени той боли, которую
испытывала когда-то, читая книги этого плана, особенно — о людях, которых
люблю. Книги эти почему-то всегда попадают к нам в жалком виде, в жирных
пятнах, как будто сам жанр приглашает не церемониться, читать с бутербродом.
Наша же книга настолько лубочна, что вообще никаких чувств кроме восхищенного
"во дает!" не вызывает. О глянцевой обложке в стиле детективов
раскрепощенной эпохи 90-х и с портретом что твой Кипренский, мы не будем
говорить. Ладно, издержки времени, да и жанра. Внутри — кладбище прилагательных.
Без этих трогательных, ничего не значащих словечек не обходится ни одна
фраза. Поэма Горы — значительная. Рояль, разумеется, великолепный.
("В центре великолепного салона стоял мамин великолепный рояль").
Если отповедь — то гневная, если мужчина — то молодой и красивый.
Речь идет о женщине, тем более — о Марине Цветаевой, поэтому про
мужчин (и женщин, и женщин!!) — особенно интересно. В книге спешно, как
в поезде, в котором попутчикам ехать недолго, рассказываются подряд истории,
из которых, по убеждению автора и состояла жизнь М. Ц. "Цветаева
также познакомилась с Марком Львовичем Слонимом, молодым, красивым критиком..."
(с. 191). "Молодой красивый мужчина..." (Вишняк) (с.
194) И далее везде.
Что-то тут такое родное слышится. Вопреки явного почтительного восхищения
американского автора Цветаевой — что это за наше русское, застенчивое
покашливание да подмигивание, эффект, создаваемый, помимо всего прочего,
обилием бредовых кавычек, типа "Эфрон тоже искал "дружеское
плечо".
"Глядя в прошлое, Цветаева даже немного жалеет его (Мандельштама — И. М.)" И тут я понимаю, что напоминает нам этот говорок: опровергнутые
и высмеянные самой Цветаевой в "Истории одного посвящения" некие
мемуары "о том, как у нее не было романа с Мандельштамом" (издатели
заодно уж переврали и заголовок самой цветаевской статьи там, где о ней
заходит речь, назвав ее "Историей посвящения".)
И, наконец, апофеоз занимательного литературоведения:
"Заключение поднимает интересный вопрос:
...Что
победа твоя — поражение сонмов,
Знаешь, юный Давид?"
(с. 225-226)
И тут мы
заканчиваем о прилагательных и тоже переходим к интересному, хоть и скучному:
к стихам.
В
продолжение
В оглавление
|
