По
ночам у меня перед глазами неотвязно стоит багровое лицо Натаниэля,
исколотое портновскими ножницами. Первое время я относился к галлюцинациям
вполне терпимо, ибо они словно бы напоминали мне о моей правоте. И
действительно, думалось мне, если бы я застрелил Натаниэля из пистолета,
я никогда бы не узнал его подлинной сущности. Тогда, в подворотне,
у меня сильно дрожали руки, поэтому острие, направленное Натаниэлю
в горло, пришлось в левую половину лица. Оно соскользнуло с переносицы,
перечеркнуло глазное яблоко и застряло в щеке. Долгая секунда тишины
повисла над подворотней как войлочное одеяло, отяжелевшее от дождя.
И тут Натаниэль закричал. Завеса упала. Своим криком он открыл мне
много больше, нежели я ожидал услышать. Из окровавленного лица, как
из Иерихонской трубы, вырывался наружу вопль глубочайшей внутренней
силы, неподвластной уже ни суду, ни расправе, потому что и судить-то,
похоже, уже было некого. Это кричал не Натаниэль, это кричало нечто
иное, пропущенное сквозь останки Натаниэля, как электрический разряд.
На мгновение стало
темно. Сиротливый квадрат неба не мог вместить перепуганных голубей,
спешивших покинуть колодец-двор.
Содрогнувшись,
я ударил Натаниэля ножницами еще и еще раз, не глядя. Он упал на асфальт,
судорожно пытаясь прикрыть руками изувеченное лицо.
Отвечал ли я за
свои поступки? Не знаю.
Меня тестировали,
десятки раз прогоняли по судебно-медицинскому варианту методики Векслера,
заставляли отвечать на одни и те же вопросы в разное время суток,
под нейролептиками и без них. На специальных присосках мне устанавливали
электроды подмышками и в паху, замеряя уровень потоотделения при работе
с тем или иным разделом теста.
Вооруженный пуленепробиваемыми
линзами и золотым Waterman'oм, врач, мсье Бурдель, позволял себе намеренные
неловкости всякий раз, когда раскладывал передо мной карточки с изображениями
символов культуры. Там были римский крест и двуглавый орел, алхимический
пентакль, и египетский ключ силы, и волшебное око Будды. Как бы невзначай
ронял мсье Бурдель на пол картонку с звездой Давида, и немедленно
застывал, словно бы впадая в транс. Впрочем, он слишком старательно
наносил на свое лицо грим задумчивости, слишком рельефными мазками,
под стать актерам средней руки.
- Что случилось,
мсье Бурдель? — участливо спрашивал я.
- Да так, нахлынуло, — встрепенувшись, отвечал психиатр.
