В начало

эна трамп

Мы со Сталкером

(из книги "Моим друзьям")

Мы со Сталкером поехали на т. н. Московское море — на самом деле это озера, то есть водохранилище, наверняка искусственное. Но это не важно. Я не знаю, где это: возможно, где-то под Калинином — впоследствии мне нередко приходилось проезжать мимо воды, подступающей близко-близко, на электричке. Может и нет. Там, на лодочной станции, мы взяли лодку. Мы взяли ее на несколько дней, и пришлось оставить в залог паспорта. Видимо, я была, как обычно, в ксивнике. Мы поплыли на ней. Сталкер сидел задом и греб, а я смотрела вперед и говорила ему — правее, или левее. Это был первый раз, когда я каталась на лодке. Также это был первый (и последний) раз, когда мы поехали куда-то вдвоем. Кажется, мы остановились посередине озера, и я купалась. Потом я гребла. Потом мы приплыли. Наверное, это был какой-нибудь остров. Там был песок, довольно-таки вязкий, и из него торчала трава. Наступила ночь, мы сидели у костра, а сосны склонялись над нами. Меня вдруг обуял ужас. "Атавистический ужас первобытного человека перед лесом." То, что Сталкер был рядом, ничего не меняло. Хоть я и жаловалась — наверняка, жаловалась. А Сталкер, должно быть, вспоминал вслух свой "Пролог", а также те времена, когда он в молодости ходил в лес.
По-моему, на следующий день мы перебрались в другое место. (На лодке, опять же), Но, возможно, это было еще в тот, первый день. По крайней мере, место, которое я помню дальше — это было не то место, где вязкий песок и салатовая болотная трава, торчащая из него. Другое место, и был день, и Сталкер не хотел покидать палатку — у него была депрессия. А я — я распалила костер, и потом приготовила суп из пакета. С какими-то сыроежками, их было всего несколько штук. Удивительно, что мне удалось самостоятельно пригттовить этот суп. Я принесла его Сталкеру, и мы вместе поели.
Каким-то образом спустился вечер. У меня были какие-то сигареты без фильтра и спички, и, пользуясь Сталкеровской неподвижностью, я отходила немного влево, и там, за деревьями, на берегу, перекуривала, глядя на воду. Последний раз, под темноту, было очень красиво. Я стала молиться, —  было очень красиво, и хотелось соответствовать. Я даже перестаралась. Вспомнив "Шляпу волшебника" Туве Янсон, или же ничего не вспомнив, а так просто, я решила помолиться за самого бога. Вопрос с богом у меня тогда был решен как-то просто, типа — "все, что есть". Вот, я помолилась богу, чтобы ему, богу, было хорошо, и еще немного постояла. Потом я вернулась, и рассказала об этом Сталкеру. Сталкер задумчиво и важно сказал, что это ему не приходило в голову — помолиться богу за самого бога. Так что я могла чувствовать себя удовлетворенной. (Впрочем, может быть, тогда я Сталкеру этого не рассказала — он был не слишком-то расположен к разговорам — а рассказала потом кому-то другому, может быть, Юрису. Тогда я как бы накапливала все это, складывала в копилку, чтобы потом, при случае, раскрыть себя какому-нибудь человеку. Я как бы все время писала письмо про все происходящее. Чуть ли не тогда же, в лесу, а может чуть позже, я действительно написала письмо про это Тутсе. Про почти все это.) Да, вот еще вспомнила: я ведь тоже подолгу лежала в палатке, — Сталкер, наверное, в это время сидел снаружи. Не помню, трахались ли мы в тот день — возможно, нет, и даже есть две причины: у Сталкера была депрессия, а второе — что я вскоре заболела циститом, и, быть может, уже в тот день все начиналось. Зато, лежа в палатке, я нашла себе достойное занятие, а именно — онанизм. Возможно, даже онанизмом как таковым я и не занималась, но была сопутствующая история, сейчас я не припомню точно, но что-то, как обычно, про маленькую девочку, которую всячески кто-то мучает. (Сама я в такие моменты была этим кем-то.) Потом, когда все кончилось, мне, как всегда, стало стыдно — и, будто оправдываясь перед неким наблюдателем, я быстренько придумала хороший для маленькой девочки конец — с освобождением. В детстве, еще без всякого онанизма, истории всегда были такими же, только упор тогда был именно на освобождение, и я была всегда этим освободителем. Онанизм же тоже начался в детстве, но я не могу вспомнить, когда он — и эти истории — когда они сошлись в одно, стали невозможными друг без друга.
А тут было и вправду как в детстве, когда я перед сном выдумывала себе истории — и история про маленькую девочку была развернутая, подробная, и потом еще я выдумала игру в "вернутие" — и немедленно сложила ее себе в копилку, подивившись шизофреническому складу своей фантазии. Суть игры заключалась в том, что на слог "верну..." ты как бы подцепляешь объект (ничего не подозревающего человека, собирающегося, скажем, куда-то войти), на слог "ти..." перебрасываешь его в сторону, и на слог "е" возвращаешь его в исходную точку. Опупевший от непонимания происходящего, объект пытается проделать нужный ему путь заново, а тут ты опять: верну-ти-е! Несколько раз проделав описанную операцию над воображаемым путником, побросав его силой своей фантазии по треугольнику, я удовольствовалась этим и решила, что в эту игру можно играть с каким-нибудь своим врагом. А то, что я понимала при этом, какой это бред, могло служить мне утешением в том, что я не сумасшедшая. (Про игру в "вернутие" я тоже написала потом Тутсе). Мне кажется, Сталкер в это время уже спал рядом, и, может быть, все это длительное фантазирование было после того, как мы трахались (или не трахались).
Утром же все началось. В те времена у меня вообще очень часто бывали всякие гинекологические проблемы, и наверняка это был не первый цистит, — но тут, оттого ли, что мы спали на земле, но было понятно, что дело плохо. Было очень больно, и все время хотелось в туалет. С надрывом (обусловленным в немалой степени тем, что я мигом ощутила, какой это законный прекрасный повод отправиться домой) я сообщила Сталкеру, что мне нужно ехать обратно. Я предложила ему не сопровождать меня, а остаться на все то время, на которое мы взяли лодку, и Сталкер согласился. Мне, в общем-то, и в самом деле не хотелось, чтобы Сталкер вернулся со мной — мне хотелось побыть одной. Сталкер все-таки был обижен — тем, что я все время болею, что ли? Я ведь действительно не притворялась. Мы сели в лодку и поплыли до лодочной станции, где холодно распрощались (Сталкер был обижен на меня, а я злилась, что он обижается, вместо того, чтобы пожалеть меня и расстаться нормально — я же не требовала, чтобы он тоже вернулся в Москву из-за моих болезней. А лодку мы, по-моему, взяли на неделю!) Не помню, может быть, мы даже вызволили мой паспорт — может и нет, но в конце концов Сталкер уплыл, а я пошла к электричке. Электрички пришлось ждать полчаса, если не больше. Люди сходились на платформу, я сидела и открыто курила, и было мне очень плохо. Но только в электричке я по-настоящему почувствовала, насколько я не притворялась. Если бы Сталкер был со мной, я бы, наверное, плакала и ныла, а так я плакала и ныла внутри себя, и уже никаких фантазий и ничего не было — хотелось только быстрее, чтобы быстрее все это кончилось, это была двух- или полутора- или трехчасовая пытка, и если трехчасовая, то тогда мы точно под Калинин заехали (в чем я сомневаюсь), и как я это выдержала. Но с другой стороны — а как не выдержать? какие варианты? А тут мне еще страшно захотелось; а когда цистит, то лучше не дожидаться, пока замочишь сиденье, — и вот я пошла в тамбур, и там, между вагонами, справила свою нужду. Но вот наконец приехала, и — в метро до Кастанаевской, и вошла в грязную квартиру, где в это время были, кажется, Алена со Славиком. После леса, лодки, воды, это было все-таки немного странно, и, наверное, я подумала об этом тогда, — но вот я уже сижу в ванной, в пластмассовом тазике с горячей водой; это не лечение, но облегчение (с приветом!) На то время, пока сидишь. С какой-нибудь книжкой, это уж наверняка. Завариваю себе траву — не помню, как называлась, но очень горькая.

Читай далее!..