Владимир Аристов
Окурок на рукаве

     Я шел летней парижской улицей и вдруг почувствовал горячее касание и ожог у локтя левой руки. Рука инстинктивно качнулась, я увидел, что на границе короткого рукава рубашки светился тлеющий, горящий окурок. Я перевел взгляд наверх: все окна по вертикали были полуоткрыты: очевидно, кто-то бросил сигарету из окна, не думая, не целясь. То была случайность мгновенного прикосновения к чужому и ожог. Но стеклянная оболочка, окружавшая реальность, раскололась и исчезла. Грубое анонимное вторжение привело к тому, что город ожил, и мое сознание раздвоилось, я понял, что нахожусь в другом городе, а не в подобии Москвы, сходства с которой все время неявно искал. Одновременно я вспомнил о Париже, построенном давно нашим сознанием. И теперь не было и отделенности от города вокруг: ты думал, что ступаешь по мощеным улицам — лабиринтам мечты, но оказалось, что это не так. Ты увидел, что есть два города, которые соединились мгновенной случайностью: Париж воображения и Париж зримый, который был уже не под стеклом. Однако второй город вытеснял и поглощал странный и непрочный город первый.
     Был допотопный детский слой воспоминаний, литературных представлений о невиданных городах. Если вдуматься, что представлялось при чтении известных образцов, то понимаешь, что мушкетеры играли в мяч где-то в районе сада "Эрмитаж", на который изредка прилетало видение Пионерских-Патриарших прудов, однако в основном все события происходили на улице Чехова рядом с голубым трехэтажным особняком. И невиденный Лондон Конан Дойла оказывался на поверку фрагментом Москвы: дождливые извозчики выезжали мимо вечерних мокрых граней Елисеевского магазина из Козицкого переулка на улицу Горького. И неудивительно поэтому, что оказалась знакомой серая мощь Риджент-стрит: она реально создавалась от слияния в повороте домов Мясницкой и Солянки.
     Затем был долгий путь строительства образов пространств, которые мы не чаяли когда-нибудь увидеть. Мы вырастили видения городов и садов, но когда появились потом в них, то их не узнали. Мы поняли, что видим совсем не настоящий, не родственный нам Париж, однако забыли прежнее ощущение. Внешняя сильная реальность погребла хрупкие создания, принадлежавшие лишь нам и никому другому, потому что мы сами не могли отчетливо их представить. Те созданные города остались скрытыми в нашей памяти, и теперь — как нам внушают, да и мы сами внушаем себе — ими можно пренебречь. Лишь случайность, мгновенная проникающая посторонняя боль вдруг соединяют пространства. И мы на некоторое время видим все по-иному. Мы можем понять, что даже родной город способен предстать неузнаваемым.
     Теснота и сближенность в городе делают внезапно возможными события, совершение которых легко подвергнуть сомнению. Теснота и шанс совершиться случайной встрече людей или образов существенны не только сами по себе. Они говорят, намекают на близкое соседство внутренних и внешних образов. Рядом, рядом янтарные пальцы в метро. Ногти кажутся прозрачными, и глаза закрыты, чтобы не видеть или чтобы лучше видеть ту невероятную глубину другого, за областью чувств. Рядом виски, закрытые прозрачными пластинками, так что несомненно видна пульсация и пролет мысли, неясно только, какой мысли.

В продолжение
В оглавление