Издательство «Стетоскоп»
Содержание журнала «Стетоскоп» за 1993—2010 годы
"±стетоскоп" N32
Анна Глазова
Американские рассказы

В начало

ЛИСТОВКА
          Кошачье молоко, как стало известно недавно, обладает сильным антибактериальным действием. Недаром, как всем известно, его добавляют в питьё детям, когда у них понос — оно убивает все виды кишечной палочки. В дорогих клиниках новорожденных младенцев врачи сперва заворачивают в кошачью шкурку, а потом уже прикладывают к материнской груди. Какая гармония! Когда молоко в груди матери кончается, многие младенцы берут в рот пустые соски на выпотрошенной кошачьей груди и, посасывая их, мирно засыпают. Большая часть американского населения, а именно — самые грязные негры, живут в так называемых проджектах, вонючих дырах, домах без минимальных санитарных условий, не говоря уже о воде (в этих домах нет даже резервуаров для воды, и официальные водокачки их не обеспечивают). Наименьшее, что может позволить себе молодая мама, живущая в проджекте — это кошачью шкурку. Да, Вы тоже можете себе это позволить! Помните — лапки и усы этих животных можно также использовать для отправления самых диких культовых ритуалов. Дорогие грязные негры из проджектов, друзья! Не чурайтесь кошек! Примите реальность как она есть!

НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ
          Я и моя симпатичная подруга, мы вместе часто ходим купаться в океане, особенно когда хорошая погода и озеро прогрелось; тогда мы запросто, скидывая на бегу одежду, кидаемся в реку и плывём, плывём, иногда даже опасно заплывая в судоходный фарватер. Мы, моя подруга и я, — такие молодые и безрассудные, что не обращаем внимания даже на сигналы светофора. Однажды мы выплыли прямо на дорогу, и у нас перед носом загорелся красный. Но мы, игнорируя гудящий грузовик, развернулись и побежали, пытаясь согнать мурашки с мёрзнущих на ветру под мокрыми купальниками тел. Нам вслед раздавались гудки и скрипели тормоза, а мы просто кинулись со смехом в тёплый морской прибой, взметнув облачка гравия.

О РИТУАЛАХ
          И тогда мы просто опустились на колени на этом оранжевом причале; наш корабль давно отплыл; собственно говоря, мы его уже не видели, нам некогда было смотреть — привезли раненых, они выглядели ужасно: один, очень жёлтый, сделался полупрозрачным, как желе, поэтому хирург в растерянности склонялся над ним со скальпелем в руке; другой, которого пытались подключить к искусственному насосу, так как он потерял в борьбе сердце, был ещё в сознании и мотал руками, а третий загорелся от волос магниевым, обильным на искры пламенем, стоило поднести к нему утюжки электрошока. Голубая волна смахивала сыплющийся пепел с резиновых пупырышков на полу госпиталя под открытым небом. Обнявшись, мы проплакали весь остаток дня и всю ночь, а на следующий день нас забрал вертолёт — к пароходу, где уже ждали гости и трёхпалубный торт. Когда мы, взметнув клочки кровавых бинтов, поднялись в воздух, подтягивая за собой в повороте хвост, наш пилот приложил пальцы накрест к шлему, приветствуя садившийся экипаж с парой новых плакальщиков. Может быть, мне показалось, что в твои глаза с самого дна поднялась смертная тоска.

МОТЕЛЬ
          Возможно, что железные болты, скрепляющие площадки смежных АМЕРИК, — это тот самый фактор, недостающий психоаналитикам и лежащий в основе ежегодно растущего потребления валиума. Средний американец съедает фунт валиума в год и использует четыре галлона воды еженощно. Вообще же говоря, АМЕРИКА —  страна невероятного пищевого разнообразия. Всё дело в толерантности. Однажды ночью пассажира морского такси, временно остановившегося в мотельчике где-то в районе перистых облаков, разбудила уборщица, с топотом гонявшаяся по коридорам за летучими мышами с увесистым красным сачком. Он вышел из двери со свечкой на блюдце и возмутился. Пристыженная уборщица, залившись румянцем, объяснила, что пытается наловить этих "тварей" к воскресному завтраку её подрастающих тинэйджеров-сыновей. "Эти упыри объедают меня с головы до пят," — просто и грустно сказала она, умоляюще сложив руки. Пассажир морского такси задумчиво смерил её долгим взглядом, дважды кивнул головой и прикрыл за собой дверь. Сев у окна, он отлепил от лужицы застывшего воска приставшую ночную бабочку, положил её под язык, вдруг припомнив юность, и, уже не в состоянии даже думать о том, чтобы уснуть, стал писать письмо домой.

НА СТУПЕНЯХ
           Те, кому удаётся добраться до крыш, знают, как непросто это сделать. Долгие переезды в лифтах, делающихся к верху всё уже, плоше и быстрее, выматывают больше и дольше, чем иная практика. Иногда мерещится, что осталось только переступить порог — и окажешься в свистящем холодном пространстве, а под ногами поплывут быстрые волоски облаков, птички закрутят хвостиками, запоют стальные кружева наружных стяжек. Но всякий раз повторяется одно и то же: звонок в дверь, звук отодвигаемой задвижки, шаг внутрь, может быть, если повезёт, протянутая рука, а потом — выход на чёрную лестницу, и снова шаткие деревянные мостки, и новые пролёты, и порванные, заштопанные колени снова расползаются по швам, и, взобравшись на площадку, опускаешься на голые колени и, уперев лицо в перила, смотришь на лабиринты промежуточных крыш, оставшихся лежать кавернистым ландшафтом под тобой, не зная уже, каким путём привело тебя сюда; а из дверей других чёрных ходов уже выглядывают чужие любопытные дети в маленьких тапочках и облачках волос и чужие старики, пахнущие нафталином; и поэтому приходится вставать, сгребать остаток вещей, стряхивать свой след со ступени и, неудержимо оборачиваясь на эти африканские плоские крыши там внизу, пытаться выгнать из себя чувство потери, и когда оно вытечет полдневной слезой, уцепляться за стальную трубу пневмопочты и знать, что внутри неё пока ещё течёт твоя кровь, и слеза, и твой, может быть, уже почти последний вздох.

ГОЛЛИВУД
          В песочной трубочке с шуршанием осыпаются минуты. Лёгкий шёлк украшает постель. Как нежные медленные черви, козлята долго совокупляются у стены. Оперев попку на грубый чурбак, козочка широко распахивает копытца, и на её розовую ранку падает процеженный через матовое стекло свет. Прижатые ушки страстно трепещут, и по шероховатому сосцу сползает голубоватая слеза молока. Нос у неё проткнут пирсингом, а тонкое бедро украшает замысловатое татту. Козочка закидывает голову, козлик жалостливо блеет и, несмотря на предупреждения, бегущие титрами по низу кадра, высовывает длинный лиловый язык напиться по козлиному обычаю. Электрическая лампочка с треском взрывается, слышны поспешные звуки, мелькают какие-то ножи, потом опускается затемнение. Это, конечно, запрещённый для широкого проката контрабандный заокеанский фильм, снятый по мотивам этнических сказаний. Я смотрела его в элитной частной студии, при довольно сложных для описания обстоятельствах.