Этот бруствер
белый, этот блиндаж, ящерицу,
медленно уходящую в дохлую даль,
резервистов, размазанных потом по камню, я,
в состоянии отнюдь не лучшем, назову, не иначе —
Пале-Рояль.
Потому что
сюда, в полигонную пыль,
в минометный тартар, в терминальный бардак,
в сад фигур матерящихся тоже нельзя
приводить на прогулку домашних собак.
Потому что
и здесь, как и там, пакистанский
горячий каштан нам к лицу и желаньям души.
Потому что и там, да и здесь, вспоминается тот,
кто дождями командует, то есть Юй-Ши.
Он в доспехах,
которые, может, желтее, чем наши.
Конечно, желтее. И чернее, конечно, чернее его борода.
Ее цвету завидует ночь в пустыне Негев.
А в левой руке Юй-Ши чаша, а в чаше вода.
А в ней
сидит злой, сиреневый, из среднего мира,
доведенный до ручки людскими глупостями, дракон.
Он-то воду ливнем и плещет в огороды. Да только
не в наш, сухой от любви и смерти, по традиции, испокон.
А еще потому,
что до Города Клятвы, где семь колодцев,
И отсюда, да и оттуда доплюнуть можно, если ветер свеж.
Потому что я и сам не знаю, где существую, в каких
мифологиях, жизнях, словах, небесах... Или меж.
Потому что
мне все равно, где умирать от категорий
вечных; и там, и тут вполне подходящий пейзажный вид,
и компания, доведенная вредным драконом тоже до
всех конечностей. Отсечем же их.
Налей стаканчик анжуйского, брат-инвалид!
